«С годами горе меньше не становится»: спасатель из Ставрополя вспоминает ужас бесланской трагедии

Четырнадцать лет назад произошел самый страшный террористический акт в истории постсоветского пространства.

Первого сентября 2004 года боевики захватили заложников в школе №1 пригорода Владикавказа – Беслане. Больше двух дней, не смотря на сильную для сентября жару, более тысячи детей с родителями и работниками школы находились в помещении даже без воды. Хотя большинство заложников были освобождены в ходе штурма, в результате теракта были убиты 334 человека, из них 186 детей, и свыше 800 ранены. Теракт в Беслане стал заключительным в череде террористических атак России в 2004 году, после чего политическое руководство страны осуществило ряд реформ в законодательстве.

Алексей Никитин, работавший в то время начальником поисково-спасательного подразделения Ставропольского поисково-спасательного отряда МЧС России рассказал «Русской планете» о трех страшных днях, навсегда изменивших мир.

– В Беслан мы приехали первого сентября, уже часов в 16-17 вечера уже были там, – говорит Алексей. – Нам поступил вызов, скорей всего из регионального северо-кавказского центра МЧС, который на тот момент был в Ростове. Не знаю, что они сказали, операцию принимает оперативный дежурный. Нам передали, что захватили школу в Северной Осетии, есть заложники. Часть информации узнали уже на месте, многое рассказывали нам по телефонам родственники: интернета в таком объеме не было, сотовых телефонов тоже. Они смотрели телевизор и потом нам рассказывали. Натуральное сарафанное радио получалось. Мы знали меньше, чем телезрители. Мы с местными жителями не контактировали. Ездили мы с собаками, нашими поисковыми лабрадорами, они работали 4 сентября при разборе завалов, искали погибших.

– Помните первое впечатление?

– Местом сосредоточением сил была другая, рядом стоявшая школа. И мы приехали сразу туда. Собирались спасатели из разных регионов: одновременно с нами заехала машина московского центроспаса, из Кабардино-Балкарии, конечно, из Осетии. Мы решили попробовать поближе подойти к школе, чтобы хотя бы примерно понимать, где возможны места подъезда. Когда вышли в город, увидели, что вокруг – хаос и паника. Никто ничего не понимал до конца, что происходит: люди бегали, силовики и милиция бегали.

– Когда вы поняли, что случилось страшное?

– Это поняли сразу, когда захватывают школу, и столько детей в заложниках – что может быть страшнее? И с каждым часом становилось все страшнее и страшнее, потому что информация о количестве людей увеличивалась. Сначала никто толком не знал, сколько людей в школе, а потом уточняли, и цифры росли в геометрической прогрессии. Первое сентября, дети, жертвы первые были, и ощущение, что уже кошмар случился, не оставляло. Наша цель в Беслане была по возможности спасение людей, но я не имею в виду разработку операции захвата школы, а именно спасение при проведении поисково-спасательных работ. Допустим, если бы произошел взрыв в школе, или обрушение, из техногенного завала спасать людей. В первый день мы подошли к школе метров на 150, дальше нас не пустили. Школы, как таковой, мы и не видели.

– Когда ваша работа началась?

– Третьего сентября, вместе со штурмом школы. Вроде бы все выдвинулись по своим направлениям, как это и предполагалось, это была активная фаза штурма, никто на месте не стоял, и от этого никто ничего особо не понимал: все бегали, выносили детей, помогали бойцам подразделений выносить раненых из здания.

– Как вы относитесь к такому мнению, что если бы штурма не было, то и жертв бы было значительно меньше?

– Никак не отношусь, я об этом никогда не думал. Случилось то, что случилось, зачем об этом гадать? Все равно ничего не изменишь.

– Вы помните момент штурма, когда хаос начался?

– Нас не предупреждали, конечно. Началась стрельба, какие-то взрывы. Увидели, что женщины и дети бегут из школы. И кинулись все, не только спасатели, но и местное население. Мы выносили людей, и передавали не только военным, не только врачам, но даже в какие-то частные машины грузили раненых, лишь бы подальше увезти. Очень много народа помогало, может быть поэтому стольких удалось спасти.

– Вы помните, скольких вы вывели, вынесли?

– Не помню, тогда их никто не считал. Не до разговоров было. Во время штурма мы в здание школы заходили, выносили со второго этажа раненых бойцов спецназа, убитых бойцов.

– А террористов?

– Мы не выносили. Наши правоохранительные органы сами сортировали: кто террорист, а кто – нет. Как по человеку можно понять, что он террорист? Например, во время штурма вокруг школы бегает куча населения с оружием. Как понять, мирные это жители или террористы? То же самое, когда мы выносили бойца спецназа, нас человек в гражданской форме провел через весь второй этаж школы, сказал, куда можно наступать, а куда – не стоит, вывел нас к другой двери и ушел. Кто это был? Я не знаю. Работали мы до позднего вечера. А следующий день, 4 сентября, эвакуировали тела погибших. Живых уже не было. Искали в завалах тела: мужчины, женщины, дети. Тела по всей школе лежали. Возможно, боевиков. Я вам сейчас уже точно не скажу, где кто лежал. Во-первых, столько лет прошло. А во-вторых, может и не надо такое помнить. Если любой теракт вспомнить, любой захват заложников… Некоторые СМИ писали, что везде якобы были шприцы. Но террористов нельзя всех под одну гребенку назвать обкуренными наркоманами. Кто-то же это планирует, кому-то это выгодно. Но у терроризма нет национальности, это да.

– Многие, побывавшие тогда в Беслане рассказывают, что чуть ли не главной визуальным воспоминанием стали цветы, которые там были повсюду: они росли в каждом саду, на каждой улице, яркие, осенние...

– Не знаю. Наверное, и в самой школе цветов было много, раз дети пришли на торжественную линейку. Но я не обращал внимание. Я не могу сказать о том, что у меня в памяти осталось, это слишком глубоко, и я не хочу этого делать, не хочу вытаскивать из души, формулировать. Запах был сильный, конечно. Жарко было, за 30 градусов, и тела убитых были, которые с 1 сентября лежали на солнце. Трупы складывали на улице, подъезжали рефрижераторы и увозили их частями.

– Работа вас сталкивает постоянно с человеческим горем. Насколько сложно вам было это пережить?

– Я так понимаю, что наши ребята до конца это и не пережили. Об этом забывается, не говорится, а сейчас мы с вами разговариваем, и мне не очень просто это вспоминать, проговаривать. Это очень большой стресс, на всю жизнь. Ни дай бог такое увидеть. Мы-то ладно, а в Беслане людское горе настолько сильное, люди потеряли близких, и с годами горе меньше не становится, это очень тяжело эмоционально, морально. Дата ужаса была для нас не первое сентября, а третье. Мы считаем для себя днем скорби. Все эти даты и дни тяжелые.

Было много тяжелых случаев в работе, особенно когда касается детей. Что считать тяжелым случаем: смерть одного человека или двадцати? Я не знаю, как их разделять, как классифицировать. Такая работа. Мы много где работали: и на обрушении ледника в Кармадоне, лесные пожары в Тебердинском заповеднике, когда госпиталь взрывали в Моздоке, наводнение в Волгоградской области. Ездили на «Булгарию», обрушение дома в Астрахани. 2001-2004 годы были очень тяжелыми: и теракты, и природные ЧС. Дай бог, чтобы полегче стало.

Новости на Блoкнoт-Ставрополь

Столкнулся с бедой, а власти не помогают? Заснял что-то необычное? Есть чем поделиться? Или хочешь разместить рекламу на наших площадках?

ПРИСЛАТЬ НОВОСТЬ