Шпион Пушкин и отравление моря: за что сидели ставропольцы в советской тюрьме

От страшной тюрьмы под Ставрополем не осталось и следа.

Книга ставропольского журналиста и писателя, терского казака Михаила Бойкова «Люди советской тюрьмы» вышла в Аргентине в конце 50-х годов прошлого столетия. В 30-е он работал в Пятигорске корреспондентом газет «Утро Кавказа» и «Молодой ленинец», в 1937-м прошел через все круги ада ставропольской внутренней тюрьмы НКВД, весь путь «большого конвейера» пыток от кабинета следователя до камеры смертников.

Камера размером с город

Арестовали журналиста за фельетон «Спортивные спекулянты». В нем сообщалось, что спортивное общество «Динамо», членами которого являлись работники НКВД, на своем стадионе в городе Пятигорске по бешеным ценам сдавало в аренду площадки рабочим спортивным коллективам для подготовки значкистов ГТО. Крайком комсомола признал фельетон правильным. Но его первый секретарь Чернявский был сразу же арестован, как шпион в японской разведки. После него в застенки ставропольской тюрьмы попал и Бойков.

Одним из самых страшных мест стала Холодногорка. Это было здание главного холодильника краевого центра, расположенное в районе нынешнего поселка Демино. Здесь обрабатывали и хранили мороженое мясо, а потом согнали людей. К середине 1938 года все тюрьмы Северного Кавказа были переполнены, мест заключенным не хватало, а количество последних все увеличивалось. Для тюремных надобностей пришлось приспосабливать несколько складов и холодильник. Последний оказался особенно удобным для содержания в нем тысяч заключенных: стены крепкие, «жилплощадь» достаточная и капитальных переделок не требовалось. Из холодильника вынесли машины, вставили решетки в окна и сделали крепкие дубовые двери. Только и всего.

«Наша камера самая большая из всех остальных. Заключенные называют ее город Хододногорск. Никакого преувеличения в этом названии нет. Когда я пришел в камеру, там было 722 человека – население вполне достаточное для небольшого городка, – пишет журналист. – Вся площадь камеры разбита на несколько десятков «кварталов», между которыми тянутся «улицы». В центре камеры оставлена незанятой заключенными небольшая площадка. На ней стоит огромных размеров параша, раньше служившая кадушкой для засола капусты. Высота ее около полутора метров. Сверху к ней прибиты два обрезка доски, чтобы человек мог стоять. Взбираются на нее по деревянной лесенке с тремя ступеньками».

 

Из Бухаринцева в Бухарина

 

Попасть в 30-е годы в тюрьму можно было запросто. Об этом в книге посвящено несколько глав. При этом поражает, как общество системно было пронизано сетью стукачей. Некоторые случаи, описанные Бойковым просто анекдотичны и поневоле вызывают смех сквозь слезы. Вот, например, «портретное дело» старика-сторожа совхозного клуба. Он убирал помещение и заодно протирал засиженное мухами стекло на портрете Сталина. Завклубом, комсомолец Тютюшников застал его в тот момент, когда старик смачно плевал в священное изображение вождя и рьяно вытирал стекло тряпочкой. Возмущенный таким «кощунством», молодой активист немедленно помчался доносом к совхозному уполномоченному НКВД. Вечером за стариком приехал из города «черный воронок». Другого, колхозного пастуха, приговорили к 5 годам за слезу во время разграбления колокольни. В судебном приговоре было написано: «Хотя колхозник Захар Черненко во время снятия колоколов и молчал, но всем своим видом показывал, что этим актом борьбы с религией он явно и злостно недоволен. Кроме того, на его щеке секретным сотрудником НКВД была обнаружена слеза. Таким образом, подсудимый своим угрюмым видом и слезой вел агитацию против мероприятий советской власти на антирелигиозном фронте. Считая преступление Черненко Захара вполне доказанным, суд, на основании параграфа 10, статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, приговаривает его к пяти годам лишения свободы».

Могли арестовать за «опасную фамилию». Среди однокамерников Бойкова были: «украинец Крыленко, евреи Каплан и Блюмкин, немец Блюхер, грузин Бараташвили, татарин Карахан, Бухаринцев и Рыковский. Последних двух энкаведисты очень быстро переделали в Бухарина и Рыкова». О том, какой уровень культуры и образования был у многих «энкаведистов» свидетельствуют следующие «веселые» дела. Бродячего лудильщика Маркарьянца мучили на «конвейере пыток» 3 месяца. Наконец, он не выдержал: «Хорошо. Ты хочешь, чтобы я был шпион? Пожалуйста. Я буду шпион. Пиши, все буду подписывать». Следователь приготовился записывать «признание»: «Кто тебя завербовал в шпионскую организацию?» Издевательский ответ «шах персидский» преисполнил следователя таким уважением, что тот перешел на «вы». Предоставим слово автору, записавшего диалог со слов самого лудильщика: «Расскажите, где вы познакомились с шахом персидским? – потребовал следователь. В ответ услышал: «В городе Армавире. Шах ко мне домой на самолете прилетал, свои кастрюли лудить привозил…».

Завербовать Толстого и Гоголя

 

Можно было «сесть» за чихание на собрании при произнесении имени Сталина – это деяние квалифицировалось как «злостная агитация тоном»; за иностранные марки, которые ценились выше советских. Одного известного в Ставрополе филателиста на этом основании обвинили «в злостной контрреволюции». Ну как же – королева Виктория «стоила» больше Ленина. Учитель сельской школы А.Ф.Никодимов, пострадал за Пушкина. Обвинили, как и других его коллег, во вредительстве, будто бы, процветавшем в системе народного образования. Требовали признаться, кто «главный» вредитель». Учитель назвал первую фамилию, пришедшую в голову – Пушкин. Но следователь даже не знал кто это. Он потребовал сознаться, кого этот член союза писателей Пушкин завербовал еще. Чтобы избежать побоев, арестант назвал Лермонтова, Достоевского, Толстого, Гоголя, Успенского и Лидию Чарскую.

Отомстили интеллигентам и за Лермонтова. Это особый случай. Как известно, в Пятигорске особо чтят память поэта. К тому же тогда еще жива была его  дальняя родственница – Мария Акимовна Шан-Гирей. В первые годы революции по приказу Луначарского ей выдавали небольшую пенсию, но в годы коллективизации ее хватало лишь на несколько дней. И пятигорцы спасли Марию Акимовну от голодной смерти. К тому времени был установлен памятник Лермонтову, с эполетами и в офицерском мундире. Из Москвы прислали приказ: «Сбить эполеты с плеч Лермонтова на его памятнике, а мундир переделать в штатский сюртук». Горожане возмутились, стихийно возникло всенародное движение в защиту памятника, в нем участвовали и работники из народного образования. Пятигорцы победили. Однако через 10 лет, в 1937-м, работников пятигорского отдела наробразования стали арестовывать. В обвинительных заключениях по их «делам» о «вредительстве», упоминались эполеты Лермонтова. «Блокнот Ставрополь» приводит еще несколько примеров из книги, за что сидели люди в ставропольском «холодильнике».

Отравители Каспийского моря

«Была темная бурная ночь. В горных ущельях бушевал ветер. Из черных туч лился дождь вместе со снегом. Гремел гром и блистали молнии. Под покровом этой темной бурной ночи мы крались к морю, чтобы совершить страшное преступление. В руках у нас были бутылки и кульки с ядом…»

Так писал дагестанский рыбак Егор Долженко под диктовку своего следователя. Приблизительно так же было написано и в протоколах с признаниями других рыбаков. Каждый из них признавался в том, что хотел отравить… Каспийское море.

«Признания» были, конечно, дикие. Некоторые из рыбаков, не желавшие их писать и подписывать на первых допросах, заявляли следователю:

– Да ведь это же чепуха. Нужны целые горы или реки яда, чтобы отравить Каспийское море. Разве это возможно?

Следователь невозмутимо отвечал:

– Для врагов народа возможно.

– Но откуда же мы смогли бы достать столько яду?

– От немецких фашистов…

По «делу» отравителей Каспийского моря было арестовано 205 рыбаков и работников Дагестанского рыбтреста. Всем им предъявили стандартное обвинение, наспех состряпанное в краевом управлении НКВД: «Завербован немецкой разведкой и получил от нее задание, путем отравления вод Каспийского моря и рыбы в них, совершить массовый террористический акт против значительной части населения СССР, потребляющего эту рыбу в пищу».

 

Преступный нарзан

 

Жили в городе Пятигорске профессор с мировым именем и серый, малокультурный энкаведист в чине майора. Стремясь быстрее повысить свой чин, энкаведист попытался погубить профессора. Попытка удалась и профессор погиб.

Подробности этого грязного дела таковы: Во многие страны мира Советский Союз вывозит знаменитую лечебную минеральную воду, называемую нарзаном. Источники ее находятся в городе-курорте Кисловодске, на Северном Кавказе. Главные из них два – в курортном парке, города. Первый известен еще с времен Лермонтова; второй открыт профессором Огильви незадолго до революции, но использование его началось уже в годы советской власти. Этот источник «доломитный нарзан» – по лечебным свойствам оказался лучше первого. Его вывели в Нарзанную галерею и прикрыли стеклянным колпаком на мраморном постаменте. Источнику было присвоено имя профессора Огильви, о чем для всеобщего сведения сообщала надпись, сделанная золотыми буквами на мраморе каптажа доломитного нарзана. Профессор Огильви был директором пятигорского бальнеологического института и считался крупнейшим в Советском Союзе бальнеологом. Ряд его печатных трудов переведен за границей на английский, немецкий, французский и итальянский языки. И вот, в 1937 году, этот ученый, – бальнеолог с мировым именем, – по приказу начальника северокавказского управления НКВД майора Булаха был арестован. Его обвинили в том, что он, будто бы, пытался совершить террористический акт против «знатных людей» СССР, лечащихся в Кисловодске и для этого отравил источник доломитного нарзана.

 

Жан из парижан

 

Имя и фамилия у Ивана Ивановича Сосунова для его профессии были совсем не подходящими. Не напишешь же на вывеске парикмахерского заведения в курортном городе: «Парикмахер Иван Сосунов». Поэтому Иван Иванович, изменив имя на французский лад, прибил над своим заведением вывеску, золотые буквы которой извещали клиентов, что он «Парикмахер Жан из Парижа». Некоторые основания для подобной кричащей надписи у Ивана Ивановича имелись. В 1912 году он действительно был в Париже; четыре месяца обучался там искусству делать умопомрачительные дамские прически. В 1937 году энкаведисты вспомнили о его дореволюционной поездке во Францию. После короткого допроса он под конвоем был отправлен из лагеря «на следствие по месту жительства», в тот курортный город, где раньше имел парикмахерскую.

Следователь Северокавказского управления НКВД встретил его шуткой:

– Ну, Жан из парижан, расскажи ка нам про твоих парижан.

– Про каких парижан? – удивленно спросил парикмахер.

– Про тех, в пользу которых ты шпионил… Напрасно Сосунов доказывал, что шпионаж – не его профессия, что он всю жизнь интересовался и занимался только чужими волосами. На энкаведистов его доказательства не действовали. В ответ на них ему говорили:

– Брось трепаться! Рассказывай лучше о парижанах.

– И рад бы рассказывать, да ведь нечего. Совсем нечего, – твердил он.

– В Париж ездил? С парижанами знакомился?

– Так это же было давно. За пять лет до революции.

– Давность лет ничего не значит. Связи должны были у тебя остаться. Рассказывай о твоих шпионских связях с парижанами!..

Сосунов знал по опыту, что долго спорить с энкаведистами и сопротивляться им бесполезно и небезопасно. Поэтому, на втором допросе, он сказал своему следователю:

– Я не знаю, что именно вам от меня нужно. Помогите мне написать показания.

Следователь «помог» ему и в недрах Северокавказского управления НКВД родилась новая антисоветская организация, которой, будто бы, руководил шпион с кличкой «Жан из парижан».

Гипнотизер

 

По городам и районным центрам Северного Кавказа в годы НЭПа гастролировал жонглер, фокусник и гипнотизер Альфред Крамер. Ради рекламы, а следовательно и большего заработка, он менял свои имена и фамилии, заказывая крикливые афиши, выступал в фантастических костюмах то под видом индуса, то турка, то китайца. Однако, все это ему мало помогало. Его жонглирование и фокусы были слишком примитивными и быстро надоедали даже невзыскательной районной публике, а гипноз действовал на очень немногих. Последнее обстоятельство он объяснял так:

– В наше время люди слишком изнервничались. Поэтому гипноз на них и не действует.

В 1931 году Крамер перекочевал с Северного Кавказа на Украину, но спустя пять с лишним лет вернулся обратно. За прошедшее время условия работы для него здесь несколько изменились. Выступать ему разрешили лишь после продолжительной беседы в управлении НКВД. Он был придирчиво допрошен, зарегистрирован, заполнил длиннейшую анкету и подписал обязательство, что на каждом своем выступлении будет «пропагандировать достижения большевистской партии и советской власти»; его сфотографировали в анфас и профиль, сделали отпечатки пальцев, записали рост, вес, объем груди, цвет глаз и волос, форму носа, губ, ушей и другие приметы.

Когда эта процедура была закончена, он получил разрешение выступать вместе с приказанием являться в управление НКВД по первому требованию и без промедлений. В первую же неделю он был вызван туда дважды. Ему предложили воздействовать гипнозом на упорно несознающихся подследственников. Крамер долго возился с ними, но ни малейшего успеха не достиг. Тогда его назвали шарлатаном и арапом и прогнали из управления. Перед уходом оттуда он все же рискнул спросить:

– А выступать мне теперь можно или нет? На это ему опять было дано милостивое разрешение:

– Ладно. Выступай. Ты своей болтовней с фокусами кое какую пользу советской власти все таки приносишь..

Альфред Крамер гастролировал по Северному Кавказу больше года, но в разгар «ежовщины» был арестован. На допросе ему сказали:

– Следствию известно, что вы с вредительскими и террористическими целями пытались загипнотизировать целый ряд руководящих работников краевого комитета ВКП(б) и сотрудников НКВД.

 

Пропагандист полиции

 

Некоторые советские издательства в годы НЭПа выпускали литературу, которая впоследствии получила название полицейской. В числе ее были выпущены «Приключения Шерлока Холмса» Конан Дойля, некоторые романы Эдгара Уоллеса, «Золотой жук» и «Преступление в улице Морг» Эдгара По и десятка два романов и повестей Кервуда. Среди читателей на такую литературу был большой спрос. «Полицейские романы» раскупались в магазинах и брались из библиотек нарасхват, в то время, как многие произведения советских писателей, а тем более «классики марксизма» лежали на полках без движения.

В 1931 году все книжные магазины и библиотеки СССР подверглись варварской партийной чистке. Были изъяты, а затем сожжены книги сотен авторов. В первую очередь изымали и сжигали книги, написанные за границей, в том числе и «полицейскую литературу».

Не избежала чистки и библиотека большого села Петровского. Однако, библиотекарю Ивану Харитоновичу удалось спасти от сожжения с полсотни запрещенных книг. Ему было жаль отправлять на партийный костер романы Кервуда и Уоллеса, пользовавшиеся таким успехом у сельской молодежи, и поэтому он рискнул спрятать их от комиссии по чистке в библиотечном подвале.

Эти книги Иван Харитонович выдавал наиболее надежным читателям, предупреждая их при этом:

– С этой книжкой вы, пожалуйста, поосторожней. Читайте тайком и другим не давайте. Хотя в ней против советской власти и нет ничего, но все таки литература запрещенная…

Так продолжалось до 1937 года. Читатели любили и уважали старого библиотекаря и никто из них на него не донес.

Когда начались «ежовские» аресты в селе Петровском, то у некоторых из арестованных, при обысках, были обнаружены романы Уоллеса и Кервуда. На листах книг стояла библиотечная печать. Ивана Харитоновича вызвали к районному уполномоченному НКВД.

– Кто вам разрешил заниматься пропагандой в пользу американской полиции? – задал вопрос уполномоченный библиотекарю.

– То есть, как? – не понял старик.

– Почему вы даете читателям запрещенную литературу, восхваляющую деятельность американских полицейских учреждений?

– Позвольте! Ведь эти книги были напечатаны в Советском Союзе.

– Мало ли что печатали при НЭПе. Тогда это разрешалось, а теперь запрещено. Те, кто печатал полицейскую литературу, давным давно сидят в тюрьмах. А вас мы будем судить, как пропагандиста американской полиции, – заявил уполномоченный…

Особое совещание НКВД присудило старого библиотекаря к восьми годам лишения свободы.

 

Неизвестно за что

 

– Вы за что сидите?

В ответ Климентий Ильич пожимает плечами.

– Не знаю.

– А кто же знает?

– Никто…

Арестовали его на ставропольской обувной фабрике, где он работал мастером цеха и, не допрашивая, отвезли в городскую тюрьму. Просидев там больше года без допросов, он стал добиваться вызова к следователю. Писал заявления в краевое управление НКВД с требованиями начать и закончить его "дело" и выпустить из тюрьмы, так как он ни в чем не виноват. Наконец, Климентия Ильича вызвали на долгожданный им допрос.

Следователь раскрыл папку с его "делом". Внутри нее ничего не было, ни одного листка бумаги. Следователь почесал в затылке и спросил:

– Скажите, за что вы арестованы?

– Это я у вас должен спрашивать! – воскликнул удивленный и возмущенный Климентий Ильич.

Энкаведист почесал в затылке еще раз и сказал:

– Я здесь человек новый. Работаю только вторую неделю. Ваше дело вел другой следователь.

– Где же он?

– В… далеко отсюда, – следователь запнулся. – Одним словом… переведен на другую работу.

– Так наведите у него справки. От этого предложения энкаведист досадливо отмахнулся рукой.

– Вашему бывшему следователю теперь не до этого. У него другие заботы.

– Арестован он что ли?

– Может быть.

– Что же мне делать? – спросил заключенный.

– Пока побудьте еще некоторое время в тюрьме, а я в вашем деле, какнибудь, разберусь, – пообещал энкаведист…

С этого первого и последнего допроса Климентия Ильича отправили в Холодногорск. И сидит в советской тюрьме третий год человек, арестованный неизвестно за что.

 

Выигрыш

 

Сапожнику Михеичу повезло первый раз в жизни: по облигации внутреннего займа он выиграл 25 тысяч рублей. В городской сберегательной кассе, где он получал свой выигрыш, ему, однако, сказали:

– Вам бы, товарищ, следовало пожертвовать часть выигрыша государству. Например, в фонд Красной армии. Куда вам такую уйму денег? Человек вы пожилой. До самой смерти, пожалуй, весь выигрыш не истратите.

От этих слов заведующего сберегательной кассой сердце Михеича неприятно екнуло.

– А сколько же нужно пожертвовать? – спросил он, предчувствуя недоброе.

– Ну, например, тысяч десять.

– Чтоо?! – завопил Михеич. – Десять тысяч?! Такие деньги на ветер выкинуть? Да за кого вы меня считаете? За дурака?

Старый сапожник был жаден и делиться выигрышем с государством ему не хотелось. Кроме того, он уже успел распределить выигранные деньги по статьям расходов. Идя в сберегательную кассу, он мечтал:

«Куплю себе хороший костюм, даже два. Старухе своей – пару шелковых платьев, даже две. Приобрету трехрядную гармонь и часы с цепочкой. Возьму в сапожной артели двухмесячный отпуск и, вместе со старухой, поеду на курорт…»

Государство в эти мечты никак не укладывалось. Все же Михеич, скрепя сердце, отделил от толстой пачки денег две сторублевки и пододвинул их к заведующему сберкассой. Потом, подумав и вздохнув, добавил еще сто рублей и пятерку мелочью.

– Вот, гражданин зав. Триста пять монет. Больше не могу. Для меня и столько государству пожертвовать трудновато. От необходимых расходов отрываю. У меня свои расчеты.

Заведующий от пожертвования отказался:

– Заберите ваши деньги, гражданин. Советское государство в них не нуждается. Только, как бы вам, за вашу жадность и насмешку над государством, после не пришлось пострадать.

Михеич досадливо отмахнулся от него рукой.

– С деньгами то я не пострадаю. А вот без денег настрадался предостаточно…

Этот разговор в сберегательной кассе происходил утром, а вечером случилось то, на что намекал заведующий. К Михеичу, как поется в одной тюремной песне, «приехал в гости черный воронок…»

Суд приговорил старика, как врага народа, к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества. Таким образом, государство получило обратно выигрыш полностью, да еще с «процентами»…

 

Хорошо сыгранные роли

 

Драматического артиста Горского следователь допрашивал так:

– Почему это, гражданин артист, у вас с игрой на сцене получается неважно. Прямотаки идеологически невыдержанно. Когда вы играете всяких там вредителей и шпионов, то у зрителя мороз по коже продирает. А начнете играть наших советских людей, – хоть брось. Сплошная скука и тошнота. Советские люди в вашем исполнении вроде манекенов. Почему это, а?

– С юных лет я злодеев на сцене играю. Амплуа у меня такое, – объяснил артист.

– Амплуа? Что за штуковина? Горский объяснил и это, но следователь не поверил?

– Нет, гражданин артист. Вы мне очки не втирайте, а признавайтесь чистосердечно.

– В чем?!

– А в том, что вы, играя на сцене роли шпионов и вредителей, выявляли свою контрреволюционную сущность и антисоветскую настроенность.

– Это чепуха! Ничего я не выявлял.

– Не хотите признаваться? Ну, пока и не надо, а впоследствии мы с вами найдем общий язык…

Артист Горский сидит в тюрьме только за хорошо сыгранные им роли злодеев. Больше ни в чем его не обвиняют.

 

 

Новости на Блoкнoт-Ставрополь

Столкнулся с бедой, а власти не помогают? Заснял что-то необычное? Есть чем поделиться? Или хочешь разместить рекламу на наших площадках?

ПРИСЛАТЬ НОВОСТЬ